Аристарх и Мардарий

74 Оружие мести лежало рядом с виновным: так лопата превратилась в карающий меч. Могила выла, от ее боли почернело небо, забил дождь и град. С каждой горстью земли она кричала громче и громче, ветра ревели, вторили ей. Вихри пытались вырвать лопату из рук, разбрасывали землю. Старик стал загребать больше. Сломался черенок. Старик бросился на колени и копал одним штыком. Порыв ветра все-таки повалил его и отобрал обломок. Старик встал на четвереньки и по-звериному рыл землю. И могила слабела, сдавалась, как сдается задыхающийся под тяжестью рук убийцы. Старик победил, но ему было мало. Он разровнял грунт так, чтобы ни одна ямка, ни один бугорок не могли напомнить о могиле. Да вот только бурый шрам на земле расплылся под дождем, осклабился — следы убийства не скрыть. Последний обитатель заставы упал на колени и зарыдал. И потянулись дни. Они сменяли друг друга, но Старик едва ли смог бы отличить один от другого. Солнце застыло в небе, прервав смену дня и ночи. Само оно не появлялось, просто посредине мышиной хмари висело размытое пятно. Случайно или то была ирония, но по ночам тучи сгущались и наступали тяжелые сумерки. Старик оставил Друга на складе: похоронить не хватило сил, и он просто бросил его, спрятал подальше, лишь бы не видеть. Приступы его больше не беспокоили, но запоминать было нечего. Он которые сутки словно смотрел один и тот же нелепый немой фильм. Фильм о себе самом. Кадр за кадром растягивался в минуты, часы, дни; сон — перебивка, конец, титры. И если что оставалось у Старика в памяти, так это титры. Если везло, ему снилось восходящее солнце, тепло и живой Друг. Если не везло, сон превращался в кошмар, в котором пес смотрел на него и в этом крике были тысячи вопросов. Он не зна