Аристарх и Мардарий
35 Я помню апрельскую метель и другую дорогу: грязно-белую, хлюпающую, летящую. Вокруг была сплошная мешанина: не понять, где небо и где земля; где ты, а где — кто-то еще. Вода текла по стеклам, и в ней блестели тающие кристаллы снега, словно не до конца растворенная соль. Все становилось морем, в котором ни у чего нет меры, а есть только морок и смерть. Когда стемнело — как будто бы слишком рано,— снег стал реже и день закончился вместе с ним, тоже пронесся перед глазами. Прошедшие дни — пустые раковины: время выбрасывает их на берег, под ноги прохожим. Кто-то растопчет — и среди осколков потом уже не разберет, что и когда было. Кто-то поднимет и сохранит. Но, как жемчуг добывают, вскрывая устрицу, так и день нужно резать по живому, чтобы найти по-настоящему ценное. И в любом дне живое — это ты сам. Я смотрю за окно и думаю, что, когда год умрет в последний раз, я вспомню, каким он был, и не узнаю свое отражение. Но, может быть, у меня останется несколько мелких жемчужин, похищенных то ли у моря, то ли у времени. Некто возделывает сад. Приносит новые саженцы, рыхлит землю и рассыпает золу, чтобы насытить почву огнем. Этот огонь поднимется по стволам и вспыхнет, когда зайдет солнце. В этом огне плавятся кривые зеркала. Однажды настанет пора собирать плоды. Некто разложит на столе маленькие и большие осколки, как раскладывают сушиться чеснок, и в них — поверх них — проступит одна картина. Магриттовский «Замок в Пиренеях»: камень, который нельзя поднять и который парит в воздухе.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy ODg1NDEx