Аристарх и Мардарий

31 Когда я понимаю, что живьем зарыт — не выбраться, что гроб твердый — не процарапать, на меня точно припадок накатывает. Бьюсь о стенки, рычу, шевелю непослушным языком — как вдруг чувствую на нем склизкий, извивающийся комок. По щеке что-то ползет, копошится: не то снаружи, не то внутри. Я на миг замираю и изо всех сил рвусь наверх — меня оглушает треск, на лицо сыплются щепки, сухая земля, я ее разгребаю, отбрасываю в стороны. Солнце бьет в глаза. Ползу дальше, дальше — кресты, деревья. Дорога… Можно остановиться. Дорога исходит пылью, будто по́том; раскрывает пересохшие, похожие на пасти колеи — просит дождя. Я бреду, едва переставляя ноги, шаркая и спотыкаясь. В воздухе витает усталость, давит на плечи, оседает на придорожных кустах. Меня тянет в деревню, к людям. Где-то поет соловей. Из-за поворота выходит человек; его фигура окутана светом, даже на вид теплым и ласковым. Живым. Я спешу навстречу: мне нужен этот свет. У меня он тоже когда-то был.