Аристарх и Мардарий

30 Смерти я не помню. Похороны, напротив, врезаются в память отчетливо, до мелочей, до трещинки на посиневших, уже не моих губах. До острого запаха пота людей, заполнивших комнату, до смазанного горем — веки опущены, рот приоткрыт — лица сына и собственного удивительного равнодушия. А смерть… Будто не было смерти. Был гроб. Большой — тело-то грузное,— обитый красный бархатом и наверняка тяжелый. Была процессия — черная змея, греющаяся на солнце. Был какой-то зевака, разодетый в зеленое и бормочущий себе под нос: «Чего траур разводить — все там встретимся». И я — ни рыба ни мясо,— готовый от «был» перейти к «не был». Переход удается на славу: едва бросают первую горсть земли, как я проваливаюсь в вечный покой. Вечность кончается быстро. Лежу — будто в тисках, пытаюсь вздохнуть, но что-то сдавливает шею, не дает разомкнуть губы. Тело как старый плащ, по ошибке натянутый снова, только руки меня и слушаются: скрещенные на груди — по швам вытягиваются, да пальцы — замерзшие, неловкие — мусолят ткань. Немного погодя я поворачиваю голову, затем чуть сгибаю колени. По-прежнему не дыша. Сон второй. Клетка пошла искать птицу …он был страшно возбужден и с ходу принялся рассказывать Рэдрику, как нынче утром на их улицу заявился покойник с кладбища. Аркадий и Борис Стругацкие «Пикник на обочине»